Некоторые зеркала слишком хороши, чтобы в них можно было смотреть, не рискуя поверить в то, что видишь. Впрочем, вампиры не отражаются в зеркалах.
Мальчик больше не дрожит, он только крепче сжимает руку повелителя, и закрывает глаза, зажмуривается изо всех сил, кусает губы, отчего они становятся красными и припухшими.
И повелитель вдруг понимает, вдруг чувствует его так, как самого себя, это наваждение длится краткий миг, но все мысли мальчишки словно становятся его собственными. Не отпуская его руки, он склоняется к маленькому ушку, скрытому светло-русыми прядями:
- Ты боишься?
- Нет, - слишком поспешно.
- И чего же ты боишься?
Мальчишка распахивает свои невозможные глаза, несколько секунд сердито смотрит на властителя, потом опускает голову и фыркает, совсем как любимая гончая царя. И повелитель запускает пальцы в короткие шелковистые волосы, гладит, словно хочет успокоить испуганное животное, а чужеземец смеется и поднимает сверкающие глаза:
- Я не знаю. Я сам не могу себя понять...
читать дальшеПравитель Хизра внезапно осознает, что покорен, уже навсегда, а чем именно, и для чего его сердце сдалось в плен этому мальчику, почти ребенку – одним богам ведомо. И знает лишь только, что все сокровища, какими владеет, бросит к этим ногам, и так больно от этого знания, что в груди всё сжимается, словно чужеземец уже вытащил и забрал себе трепещущее сердце. Повелитель хмурится и клянется себе скрыть в тайне ото всех власть, которую нежданно получил над ним этот пленник. А тот смотрит растерянно и не может понять, чем вызвал недовольство, и его брови тоже хмурятся, невольно повторяя выражение лица властителя.
И царь вдруг постигает, чего боялся мальчик и почему смеялся, и самому ему хочется улыбаться, кусая губы, но годы правления помогают сохранить выдержку и не показать все чувства, в миг овладевшие им. Он позволяет только малой толике своего нового звания вырваться наружу и видит, как вновь расцветает на юном лице робкая улыбка. И вспоминаются повелителю все сказания и все песни о любви, когда с первого взгляда понимали возлюбленные, что на всю жизнь покорены и что не будет им больше покоя вдали от избранника сердца своего. Никогда не верил властитель в эти сказки, а тут вдруг понял - все правда - до последнего слова, до буквы последней.
И не в силах сдерживаться больше, повелитель наклоняется, глядя прямо в эти невозможные очи, а мальчик, все поняв, поднимается на цыпочки, обвивает руками шею, прижимается к губам, замирает не дыша. И властитель сцеловывает с его нежного рта улыбку, и сладкие уста, дрогнув, приоткрываются, пропуская завоевателя, и он чувствует на языке тихий изумленный стон. Прижимает крепче, и поцелуй из робкого становится жадным, собственническим. Царь почти задыхается, чего с ним не бывало никогда, от одного единственного прикосновения губ разгорается огонь в его теле.
А пленник уже пытается развязать пояс на его одеянии, и внезапная мысль предательской болью обжигает сознание – а так ли невинен невольник, как сказал купец, но пояс не поддается, и на лице мальчика появляется обиженное выражение, словно ему дали сласть, которую никак не развернуть; повелитель смеется от облегчения, а мальчик дуется еще больше и сердито дергает за шелковые кисти. Властитель уже и не помнит, когда последний раз раздевался сам, но сейчас он почти с яростью срывает пояс и отбрасывает его на пол. С остальной одеждой справиться уже легче, и чужеземец стягивает ее, неумело, путаясь в завязках, а румянец все сильнее и сильнее покрывает его щеки – еще одно чудо, никогда не виданное повелителем – кожа становится розовой, словно ее тронули последние лучи заходящего солнца, и походит на нагретый за день мрамор.
Шальвары пленника можно снять одним движением, и они с тихим шорохом ложатся на пол, а мальчика словно вдруг покидает вся его храбрость, и он стоит неподвижно, закрыв глаза.
- И чего же ты страшишься теперь? – царь притягивает к себе пленника, прижимает тесно. Кожа его прохладна, но внутри нее таится жар, и источает она запах любимых благовоний повелителя.
Чужеземец приоткрывает один глаз, неуверенно пожимает плечом, словно и сам удивлен. Царь садится на ложе, устраивая мальчика на коленях, тот на секунду замирает, а потом поворачивается, так чтобы оказаться лицом к лицу с повелителем. Тонкие прохладные пальцы пробегают по скулам, поглаживают брови, пленник что-то недовольно бормочет на неизвестном языке, а потом вдруг наклоняется и делает нечто такое, чего искушенный в ласках властитель не испытывал никогда в жизни – целует в кончик носа.
Повелитель изумленно смеется и обхватывает лицо невольника ладонями, чтобы в ответ покрыть его поцелуями и снова жадно припасть к губам, словно умирающий от жажды – к источнику.
Мальчик сладко стонет и обвивает шею царя руками, и тот чувствует, как зарываются в волосы проворные пальцы, перебирают косу и отстегивают тяжелый косник, распуская волнистые пряди. И впервые властитель не может сказать ни слова. Никто, кроме раба, ухаживающего за волосами, не должен прикасаться к косе – гордости воина, даже женам не позволено распускать ее. Но повелитель молчит, очарованный тем, с каким удовольствием пропускает мальчик шелковые пряди сквозь пальцы, прижимается к ним щекой и едва ли не мурлычет от наслаждения.
- Никогда не видел ничего подобного, - чужеземец словно не может наиграться, он восхищен непроницаемо-черным цветом волос и их гладкостью.
Царь прижимает пленника к себе, впивается в рот жарким поцелуем, продолжая ощущать тонкие пальцы в своих волосах, и от этого начинает сладко кружиться голова. Он переворачивается, накрывая мальчишку своим телом, вжимая его в шелк покрывал, и тот, кажется, совсем забыл о своем страхе. Повелитель делает знак рукой, и евнух, ожидавший неподалеку, торопливо входит в опочивальню, неся все необходимое. Невольник замечает его только тогда, когда тот оказывается совсем рядом с ложем и почтительно замирает, согнувшись в глубоком поклоне. Властитель едва сдерживает улыбку, заметив, с каким подозрением смотрит чужеземец на раба, и подает рукой знак, евнух, пятясь и продолжая кланяться, скрывается за занавесом. Царь раньше никогда не подготавливал наложников сам, но сегодня многие вещи происходят впервые.
Мальчик садится, с нетерпением и любопытством рассматривая лежащее на подносе, и глаза его становятся еще более круглыми, а тонкие брови ползут вверх, когда он понимает, для чего предназначены дилдо, выточенные из слоновой кости и формой своей, но не размерами, повторяющие плоть повелителя. Царь окунает пальцы в ароматное масло и вновь припадает к сладким губам, невольник весь подается навстречу, открываясь полностью, и лишь вздрагивает незаметно, ощущая прохладное и скользкое проникновение. Повелителю едва хватает выдержки, чтобы не забыть обо всем и не овладеть пленником немедля, и только мысль о том, что он причинит страдание этому мальчику, так доверчиво льнущему сейчас к сильному телу и безжалостным рукам, останавливает, усмиряет нестерпимое желание.
И вот властитель отбрасывает дилдо, уже ни он, ни чужеземец не в силах больше терпеть сладкую пытку. Царь одним плавным движением берет то, чего уже так давно желает и что уже принадлежит ему, и юное тело под ним каменеет. Лицо пленника становится белее мела, а зрачки от боли сокращаются в острые точки, губы сжимаются в тонкую линию, лишь бы ни звука не вырвалось наружу. И повелитель ощущает вдруг его боль, как свою собственную, и сердце его холодеет от горя, а слова сами срываются с языка:
- Потерпи, сладкий, сейчас все пройдет, сахарный мой, хабиби... – и вместе со словами срываются поцелуи и ласки, которыми осыпает он мальчика.
И тот вздыхает раз, другой, и расслабляется, и нежное лицо его вновь розовеет, а уста размыкаются. И опять доверчиво льнет он к властителю, уже забыв о боли, и отвечает, откликается отзывчиво на каждое прикосновение.
А царь тонет в бездонной глубине его глаз, в жарком теле, в несмелых ласках, наслаждение неистовое охватывает его, и хочет он впитать в себя мальчика целиком, все сладкие стоны его, всю нежную кожу и весь огонь колдовских чарующих очей.
- Повелитель... – беспомощно и тихо звучит голос невольника, и властитель не хочет слышать от него то же, что слышит от остальных и отвечает, открывая то, что таят люди с рождения, боясь призвать злых демонов или дать власть над собой тем, кто обладает знанием:
- Фатих имя мое.
- Фатих... – повторяет чужеземец, и его зубы вонзаются в плечо повелителя, чтобы сдержать рвущиеся из горла крики, ногти впиваются в спину и проводят вдоль позвоночника.
И впервые для царя боль сладка и желанна, дрожью отзывается она в теле его и рождает в глубине груди звук удовольствия. Привычный мир дрожит перед глазами, словно марево над пустыней, словно мираж, тающий в лучах солнца, и сквозь него на миг проступает другой. Царь видит лицо мальчика, залитое мертвенно-бледным светом, спокойное и умиротворенное, светлые пряди его волос извиваются, точно водоросли в течении реки, а вокруг них мерцают призрачные зеленые, голубые и красные огни. Но стоит моргнуть, и странное видение исчезает, и перед ним вновь его опочивальня, а пленник тяжело дышит и смотрит неверяще, будто не может понять, почему еще цел, не разбился на сотни кусочков, не рассыпался звездной пылью, как мнилось ему еще секунду назад.
Властитель подается назад, мальчик и так едва дышит под тяжестью его тела, но тот выгибается, цепляется за плечи, будто не хочет выпускать из себя плоть повелителя. И царь смеется, переворачивается на бок, прижимая к себе невольника, и подает знак рукой, указывая на стоящие в углу на изящном столике платки любви. Это обязанность мальчика – позаботиться о властителе, но сейчас тот настолько обессилел, что даже с ложа подняться не сможет, поэтому евнух, невесомыми движениями и со всей почтительностью выполняет его работу – стирает смоченными в ароматной воде полотенцами следы утех с их тел. Взгляд невольника настороженно следит за действиями раба, его губы недовольно поджимаются, и царь не может сдержать улыбки, когда замечает искорки ревности в синих глазах, наблюдающих за влажной тканью в чужих руках, касающейся повелителя.
Расторопные слуги гасят светильники и покидают покои, чтобы даже присутствием своим не нарушать сон властителя и невольника, неведомо чем завоевавшего благосклонность самого царя. Тишина, густая и вязкая, проникает в комнаты полновластной хозяйкой, и в темноте слышны лишь два дыхания, сливающихся в одно.
И повелитель вдруг понимает, вдруг чувствует его так, как самого себя, это наваждение длится краткий миг, но все мысли мальчишки словно становятся его собственными. Не отпуская его руки, он склоняется к маленькому ушку, скрытому светло-русыми прядями:
- Ты боишься?
- Нет, - слишком поспешно.
- И чего же ты боишься?
Мальчишка распахивает свои невозможные глаза, несколько секунд сердито смотрит на властителя, потом опускает голову и фыркает, совсем как любимая гончая царя. И повелитель запускает пальцы в короткие шелковистые волосы, гладит, словно хочет успокоить испуганное животное, а чужеземец смеется и поднимает сверкающие глаза:
- Я не знаю. Я сам не могу себя понять...
читать дальшеПравитель Хизра внезапно осознает, что покорен, уже навсегда, а чем именно, и для чего его сердце сдалось в плен этому мальчику, почти ребенку – одним богам ведомо. И знает лишь только, что все сокровища, какими владеет, бросит к этим ногам, и так больно от этого знания, что в груди всё сжимается, словно чужеземец уже вытащил и забрал себе трепещущее сердце. Повелитель хмурится и клянется себе скрыть в тайне ото всех власть, которую нежданно получил над ним этот пленник. А тот смотрит растерянно и не может понять, чем вызвал недовольство, и его брови тоже хмурятся, невольно повторяя выражение лица властителя.
И царь вдруг постигает, чего боялся мальчик и почему смеялся, и самому ему хочется улыбаться, кусая губы, но годы правления помогают сохранить выдержку и не показать все чувства, в миг овладевшие им. Он позволяет только малой толике своего нового звания вырваться наружу и видит, как вновь расцветает на юном лице робкая улыбка. И вспоминаются повелителю все сказания и все песни о любви, когда с первого взгляда понимали возлюбленные, что на всю жизнь покорены и что не будет им больше покоя вдали от избранника сердца своего. Никогда не верил властитель в эти сказки, а тут вдруг понял - все правда - до последнего слова, до буквы последней.
И не в силах сдерживаться больше, повелитель наклоняется, глядя прямо в эти невозможные очи, а мальчик, все поняв, поднимается на цыпочки, обвивает руками шею, прижимается к губам, замирает не дыша. И властитель сцеловывает с его нежного рта улыбку, и сладкие уста, дрогнув, приоткрываются, пропуская завоевателя, и он чувствует на языке тихий изумленный стон. Прижимает крепче, и поцелуй из робкого становится жадным, собственническим. Царь почти задыхается, чего с ним не бывало никогда, от одного единственного прикосновения губ разгорается огонь в его теле.
А пленник уже пытается развязать пояс на его одеянии, и внезапная мысль предательской болью обжигает сознание – а так ли невинен невольник, как сказал купец, но пояс не поддается, и на лице мальчика появляется обиженное выражение, словно ему дали сласть, которую никак не развернуть; повелитель смеется от облегчения, а мальчик дуется еще больше и сердито дергает за шелковые кисти. Властитель уже и не помнит, когда последний раз раздевался сам, но сейчас он почти с яростью срывает пояс и отбрасывает его на пол. С остальной одеждой справиться уже легче, и чужеземец стягивает ее, неумело, путаясь в завязках, а румянец все сильнее и сильнее покрывает его щеки – еще одно чудо, никогда не виданное повелителем – кожа становится розовой, словно ее тронули последние лучи заходящего солнца, и походит на нагретый за день мрамор.
Шальвары пленника можно снять одним движением, и они с тихим шорохом ложатся на пол, а мальчика словно вдруг покидает вся его храбрость, и он стоит неподвижно, закрыв глаза.
- И чего же ты страшишься теперь? – царь притягивает к себе пленника, прижимает тесно. Кожа его прохладна, но внутри нее таится жар, и источает она запах любимых благовоний повелителя.
Чужеземец приоткрывает один глаз, неуверенно пожимает плечом, словно и сам удивлен. Царь садится на ложе, устраивая мальчика на коленях, тот на секунду замирает, а потом поворачивается, так чтобы оказаться лицом к лицу с повелителем. Тонкие прохладные пальцы пробегают по скулам, поглаживают брови, пленник что-то недовольно бормочет на неизвестном языке, а потом вдруг наклоняется и делает нечто такое, чего искушенный в ласках властитель не испытывал никогда в жизни – целует в кончик носа.
Повелитель изумленно смеется и обхватывает лицо невольника ладонями, чтобы в ответ покрыть его поцелуями и снова жадно припасть к губам, словно умирающий от жажды – к источнику.
Мальчик сладко стонет и обвивает шею царя руками, и тот чувствует, как зарываются в волосы проворные пальцы, перебирают косу и отстегивают тяжелый косник, распуская волнистые пряди. И впервые властитель не может сказать ни слова. Никто, кроме раба, ухаживающего за волосами, не должен прикасаться к косе – гордости воина, даже женам не позволено распускать ее. Но повелитель молчит, очарованный тем, с каким удовольствием пропускает мальчик шелковые пряди сквозь пальцы, прижимается к ним щекой и едва ли не мурлычет от наслаждения.
- Никогда не видел ничего подобного, - чужеземец словно не может наиграться, он восхищен непроницаемо-черным цветом волос и их гладкостью.
Царь прижимает пленника к себе, впивается в рот жарким поцелуем, продолжая ощущать тонкие пальцы в своих волосах, и от этого начинает сладко кружиться голова. Он переворачивается, накрывая мальчишку своим телом, вжимая его в шелк покрывал, и тот, кажется, совсем забыл о своем страхе. Повелитель делает знак рукой, и евнух, ожидавший неподалеку, торопливо входит в опочивальню, неся все необходимое. Невольник замечает его только тогда, когда тот оказывается совсем рядом с ложем и почтительно замирает, согнувшись в глубоком поклоне. Властитель едва сдерживает улыбку, заметив, с каким подозрением смотрит чужеземец на раба, и подает рукой знак, евнух, пятясь и продолжая кланяться, скрывается за занавесом. Царь раньше никогда не подготавливал наложников сам, но сегодня многие вещи происходят впервые.
Мальчик садится, с нетерпением и любопытством рассматривая лежащее на подносе, и глаза его становятся еще более круглыми, а тонкие брови ползут вверх, когда он понимает, для чего предназначены дилдо, выточенные из слоновой кости и формой своей, но не размерами, повторяющие плоть повелителя. Царь окунает пальцы в ароматное масло и вновь припадает к сладким губам, невольник весь подается навстречу, открываясь полностью, и лишь вздрагивает незаметно, ощущая прохладное и скользкое проникновение. Повелителю едва хватает выдержки, чтобы не забыть обо всем и не овладеть пленником немедля, и только мысль о том, что он причинит страдание этому мальчику, так доверчиво льнущему сейчас к сильному телу и безжалостным рукам, останавливает, усмиряет нестерпимое желание.
И вот властитель отбрасывает дилдо, уже ни он, ни чужеземец не в силах больше терпеть сладкую пытку. Царь одним плавным движением берет то, чего уже так давно желает и что уже принадлежит ему, и юное тело под ним каменеет. Лицо пленника становится белее мела, а зрачки от боли сокращаются в острые точки, губы сжимаются в тонкую линию, лишь бы ни звука не вырвалось наружу. И повелитель ощущает вдруг его боль, как свою собственную, и сердце его холодеет от горя, а слова сами срываются с языка:
- Потерпи, сладкий, сейчас все пройдет, сахарный мой, хабиби... – и вместе со словами срываются поцелуи и ласки, которыми осыпает он мальчика.
И тот вздыхает раз, другой, и расслабляется, и нежное лицо его вновь розовеет, а уста размыкаются. И опять доверчиво льнет он к властителю, уже забыв о боли, и отвечает, откликается отзывчиво на каждое прикосновение.
А царь тонет в бездонной глубине его глаз, в жарком теле, в несмелых ласках, наслаждение неистовое охватывает его, и хочет он впитать в себя мальчика целиком, все сладкие стоны его, всю нежную кожу и весь огонь колдовских чарующих очей.
- Повелитель... – беспомощно и тихо звучит голос невольника, и властитель не хочет слышать от него то же, что слышит от остальных и отвечает, открывая то, что таят люди с рождения, боясь призвать злых демонов или дать власть над собой тем, кто обладает знанием:
- Фатих имя мое.
- Фатих... – повторяет чужеземец, и его зубы вонзаются в плечо повелителя, чтобы сдержать рвущиеся из горла крики, ногти впиваются в спину и проводят вдоль позвоночника.
И впервые для царя боль сладка и желанна, дрожью отзывается она в теле его и рождает в глубине груди звук удовольствия. Привычный мир дрожит перед глазами, словно марево над пустыней, словно мираж, тающий в лучах солнца, и сквозь него на миг проступает другой. Царь видит лицо мальчика, залитое мертвенно-бледным светом, спокойное и умиротворенное, светлые пряди его волос извиваются, точно водоросли в течении реки, а вокруг них мерцают призрачные зеленые, голубые и красные огни. Но стоит моргнуть, и странное видение исчезает, и перед ним вновь его опочивальня, а пленник тяжело дышит и смотрит неверяще, будто не может понять, почему еще цел, не разбился на сотни кусочков, не рассыпался звездной пылью, как мнилось ему еще секунду назад.
Властитель подается назад, мальчик и так едва дышит под тяжестью его тела, но тот выгибается, цепляется за плечи, будто не хочет выпускать из себя плоть повелителя. И царь смеется, переворачивается на бок, прижимая к себе невольника, и подает знак рукой, указывая на стоящие в углу на изящном столике платки любви. Это обязанность мальчика – позаботиться о властителе, но сейчас тот настолько обессилел, что даже с ложа подняться не сможет, поэтому евнух, невесомыми движениями и со всей почтительностью выполняет его работу – стирает смоченными в ароматной воде полотенцами следы утех с их тел. Взгляд невольника настороженно следит за действиями раба, его губы недовольно поджимаются, и царь не может сдержать улыбки, когда замечает искорки ревности в синих глазах, наблюдающих за влажной тканью в чужих руках, касающейся повелителя.
Расторопные слуги гасят светильники и покидают покои, чтобы даже присутствием своим не нарушать сон властителя и невольника, неведомо чем завоевавшего благосклонность самого царя. Тишина, густая и вязкая, проникает в комнаты полновластной хозяйкой, и в темноте слышны лишь два дыхания, сливающихся в одно.
@темы: "Хозяин мечей", "Ориджинал"