Некоторые зеркала слишком хороши, чтобы в них можно было смотреть, не рискуя поверить в то, что видишь. Впрочем, вампиры не отражаются в зеркалах.
И вот последний стремительный шаг – повелитель едва не забывает, как дышать – гулкий звон мечей, ударившихся о мраморные плиты пола, и мальчик опускается перед царем на одно колено, склонив голову, стискивая в пальцах богато украшенные рукояти. И властитель видит ходящие ходуном узкие лопатки, слышит тяжелое дыхание невольника, и наступившая внезапно тишина словно оглушает, давит на голову, не дает думать. И неясно, кто из них больше устал – танцовщик или зритель, оба едва ли не задыхаются.
- Виалль...
Мальчик поднимает голову, и повелитель видит на его лице улыбку – счастливую, яростную, чуть сумасшедшую.
- Виалль... – притягивает к себе разгоряченное полуобнаженное тело, покорное от усталости, ощущает под пальцами чуть влажную гладкую кожу, под ладонями – неистовое биение сердца.
И таким невозможным кажется обнять того, кто только что был живым воплощение смерти, а сейчас послушно льнет к рукам, что хочется сжать его изо всех сил, впечатать в себя, чтобы никогда и ничто не могло разлучить, разделить их. Тело чужеземца стройное и гибкое, но повелитель помнит, как двигались и проступали под этой гладкой кожей мускулы, с какой скоростью двигались хрупкие на вид запястья, сплетая из воздуха серебристые узоры. Прикасаться к нему все равно, что пытаться усмирять иссушающий ветер пустыни – сирокко, стихию, подвластную только богам.
Тонкие руки обхватывают повелителя за шею, и только сейчас понимает он, сколько раз уже они могли убить его, а вместо этого дарили ласки; невольник прижимается крепче, доверчиво трется раскрасневшейся щекой о плечо властителя, и что-то тихо бормочет:
- Так мало времени осталось, повелитель...
- Что? – царь чуть отстраняет его, чтобы видеть лицо и сдвигает брови, - что ты сказал?
Наложник несколько раз быстро моргает, словно только что проснулся:
- Я... не...
- Просто скажи мне, - властитель слегка сжимает пальцы, удерживая узкие плечи, и хмурится, увидев упрямо закушенную нижнюю губу. – Виалль... Почему времени осталось мало? Не думаешь же ты, что я тебя когда-нибудь отпущу?
- Не отпустишь, - грустная улыбка, - я просто уйду из этого мира, исчезну в солнечной вспышке...
И прежде, чем повелитель успевает ответить, чужеземец нажимает на выступающую косточку на своем запястье, и прямо сквозь кожу ладони проступают странные, светящиеся неземным голубым светом знаки, - ...через двадцать шесть дней...
- Кто же ты?.. – пораженно выдыхает властитель, - не один из богов, раз сам говорил, что не знаешь их.
- Тебе ли не знать, что я человек? – невольник наклоняется, утыкается в шею царя, прячет лицо. – Зачем заставил меня рассказать об этом? Не лучше ли было, когда я один страдал?
И повелитель лишь крепче обнимает его, гладит по спине, и нечего ему ответить. Но все же рад он, что узнал, и теперь величайшей глупостью кажется ему напрасно тратить отведенное им время, а те кто не согласен, должны промолчать. Решение уже готово, осталось его только обдумать до конца, но это завтра. Сейчас же, когда Виалль в его руках, думать о чем-то другом слишком расточительно.
Утро наступает слишком быстро, слишком безжалостно. Но повелитель должен начать новый день, а наложник должен вернуться на ночную половину. Государственные дела ждут царя, но прежде он вызывает слугу и дает ему необычное поручение, тот поспешно кланяется, чтобы скрыть удивление, и уходит, торопясь выполнить приказ.читать дальше
- Виалль...
Мальчик поднимает голову, и повелитель видит на его лице улыбку – счастливую, яростную, чуть сумасшедшую.
- Виалль... – притягивает к себе разгоряченное полуобнаженное тело, покорное от усталости, ощущает под пальцами чуть влажную гладкую кожу, под ладонями – неистовое биение сердца.
И таким невозможным кажется обнять того, кто только что был живым воплощение смерти, а сейчас послушно льнет к рукам, что хочется сжать его изо всех сил, впечатать в себя, чтобы никогда и ничто не могло разлучить, разделить их. Тело чужеземца стройное и гибкое, но повелитель помнит, как двигались и проступали под этой гладкой кожей мускулы, с какой скоростью двигались хрупкие на вид запястья, сплетая из воздуха серебристые узоры. Прикасаться к нему все равно, что пытаться усмирять иссушающий ветер пустыни – сирокко, стихию, подвластную только богам.
Тонкие руки обхватывают повелителя за шею, и только сейчас понимает он, сколько раз уже они могли убить его, а вместо этого дарили ласки; невольник прижимается крепче, доверчиво трется раскрасневшейся щекой о плечо властителя, и что-то тихо бормочет:
- Так мало времени осталось, повелитель...
- Что? – царь чуть отстраняет его, чтобы видеть лицо и сдвигает брови, - что ты сказал?
Наложник несколько раз быстро моргает, словно только что проснулся:
- Я... не...
- Просто скажи мне, - властитель слегка сжимает пальцы, удерживая узкие плечи, и хмурится, увидев упрямо закушенную нижнюю губу. – Виалль... Почему времени осталось мало? Не думаешь же ты, что я тебя когда-нибудь отпущу?
- Не отпустишь, - грустная улыбка, - я просто уйду из этого мира, исчезну в солнечной вспышке...
И прежде, чем повелитель успевает ответить, чужеземец нажимает на выступающую косточку на своем запястье, и прямо сквозь кожу ладони проступают странные, светящиеся неземным голубым светом знаки, - ...через двадцать шесть дней...
- Кто же ты?.. – пораженно выдыхает властитель, - не один из богов, раз сам говорил, что не знаешь их.
- Тебе ли не знать, что я человек? – невольник наклоняется, утыкается в шею царя, прячет лицо. – Зачем заставил меня рассказать об этом? Не лучше ли было, когда я один страдал?
И повелитель лишь крепче обнимает его, гладит по спине, и нечего ему ответить. Но все же рад он, что узнал, и теперь величайшей глупостью кажется ему напрасно тратить отведенное им время, а те кто не согласен, должны промолчать. Решение уже готово, осталось его только обдумать до конца, но это завтра. Сейчас же, когда Виалль в его руках, думать о чем-то другом слишком расточительно.
Утро наступает слишком быстро, слишком безжалостно. Но повелитель должен начать новый день, а наложник должен вернуться на ночную половину. Государственные дела ждут царя, но прежде он вызывает слугу и дает ему необычное поручение, тот поспешно кланяется, чтобы скрыть удивление, и уходит, торопясь выполнить приказ.читать дальше